На проспекте Обуховской Обороны, неподалёку от завода «Большевик» была больница, и я в ней родилась в 1931 году. Жили у бабушки, а бабушка моя была мать-героиня, одной из первых, как матери-героине ей вручал орден Калинин. Она родила 13 детей, выросло 6 дочерей и 4 сына. Все сыновья и две дочки были в армии во время войны.

Жили в «шоколадных домиках» – так они назывались. Они были двухэтажные и коричневые. Все они были деревянными. Они дореволюционные все были. Моему деду дали этот домик. Дед был поляк. Он восьмилетним мальчишкой пришёл в Петербург. Станислав Францевич Сипович его звали. Он умер в 31-м году, я его не застала. Работал он молотобойцем на «Большевике», то есть – Обуховском заводе.

Когда он умер многие дети уже большие были, кое-кто и замужем уже. Одна дочка, старшая, она жила в Царицыне. Они хорошо жили, богато. Во время Первой мировой войны бабушка со своим выводком поехала в Царицын. Потом все вернулись обратно.

В «шоколадном доме» было всего 4 квартиры, две в одной парадной, две – во второй. Половину дома дали деду. То есть – две квартиры, по три комнаты в каждой.

А я в семье была одна, детей больше не было. Потом мы жили на Херсонской улице, у папиного дяди. А после мы жили на Ново-Александровской улице, когда мне было уже года три. У нас была комната на первом этаже. Дом был двухэтажный. Это назывались «бозовские дома» по имени Бозова – бывшего владельца этих домов до революции. Два было дома. На верху жила какая-то девочка, родственница Бозова, у неё такая же фамилия была.

Это мы жили во втором доме. Потом мы переехали в первый дом. Они оба имели номер 40, и наш был последним домом по Ново-Александровской улице. А напротив нашего был тоже дом, называли то ли «кассиров», то ли «кастиров» – это тоже по имени бывшего хозяина. Конец улицы в сторону еврейского кладбища.

Папа работал до войны на «Экономайзере»*, в войну – на «Большевике».* В школу пошла восьми лет. 22-ая школа была.* Школа была на проспекте Обуховской Обороны. Но это только первые два класса. А остальная школа была на «Куракиной даче». В той, где первые классы были, потом вроде вечерняя школа была, кажется 131-ая. Ходила в школу пешком, никогда никто не провожал. Детей было много и в нашем доме тоже со мной учились.

Ещё до школы, это мне было четыре года или около того, был такой случай. Я очень хорошо запоминала всё. И я знала «Дядю Стёпу» от начала и до конца. А мама тогда работала билетёршей в доме культуры им. Ленина. И меня туда пропихнули, чтобы я читала «Дядю Стёпу». Кто там слушал, я конечно не знаю. Но какая-то комиссия была. Пока читала, книжку уронила, подняла, дочитала. Хлопали. И был там Бабочкин артист. Видимо он был в составе комиссии. И он меня посадил на плечи и понёс. И принёс он меня в буфет, и купил мне там пирожное – сахарную трубочку. Он спросил, чего ты хочешь? Я сказала – танцевать! И меня мама потащила в школу, где этому учили. Но меня туда не приняли, а сказали, что у меня хороший слух, и посоветовали музыкальную школу.

Я ходила в музыкальную школу. Закончила два класса. Первый класс у Невского рынка двухэтажное кирпичное здание, может оно и сейчас стоит. Хорошая была музыкальная школа. А во второй год нас почему-то перевели на Палевский проспект. Там было РайОНО, туда нас и переселили. Ходила после обычной школы два-три раза в неделю. Мама меня туда возила на трамвае, ждала меня там, и забирала обратно.

Мама у меня очень хорошо пела. Бабушка тоже пела в церкви когда-то. В церковном хоре. Во всей семье были хорошие голоса. У матери голос был превосходный. Деда уговаривали, чтобы отдать маму учится петь. А он сказал, что в артистки никогда не отдам. Считалась недостойная профессия.

Улица была выложена булыжником. Машины были редко, это было событие. А на лошадях приезжали. Тряпичники приезжали, тряпки старые собирали. Ножи точить тоже ходили люди, предлагали. Рядом был магазин. Улица была тихая, небольшая. Вокруг домов сады были на участках. Вот у «дома кассиров» фруктовый сад был превосходный. Всё загорожено было, но дети-то всё равно туда лазали. У нас около дома сада не было, но деревья были.

На нашей улице был построен новый магазин. Деревянный. Я туда ходила, мама отправляла, там продавали продукты. А дальше по Ново-Александровской был дом каменный, и рядом церковь была. Но нас почему-то туда не пускали играть. Церковь была недействующая, она была недалеко от нас. Я туда не ходила. Хотя она стояла на возвышении, знаю, туда ходили кататься малыши.* Если идти от еврейского кладбища в сторону Обороны, то справа.

Женщины, у которых были дети, в основном, не работали. Работали одни мужчины. Большинство работало на «Большевике». У меня подружка была, жили на проспекте Александровской Фермы, у них свой дом был и очень хороший сад, там всё сажали. И вообще там много было домов и по левой стороне, а дальше и по правой, к мосту ближе. А мы с этого моста зимой катались на лыжах. Я не помню там машин – сильного движения.

В 1941 году я должна была пойти в третий класс. Но началась война и никуда я не пошла. Несколько дней в сентябре только проходили в подвал дома, учится. Это у нынешнего перекрёстка улицы Шелгунова и Обуховской Обороны, а потом всё прекратилось. А потом сидела дома на плите, ждала, когда родители придут с работы.

Родители, когда приходили с работы, они приносили кашу в банке. Каша была гороховая. Её нужно было поставить на плиту, и помешать. Мне дали эту кашу мешать. Я её мешала. Я её не ела. Я мешала и только облизывала ложку. А когда пришли родители, оказалось, что я съела кашу. Меня ругали. Я плакала, потому что я не ела кашу, я её только мешала.

До войны у нас было электричество. Радиоприёмник был. Мне очень нравилась слушать. Петрова читала сказку «Аленький цветочек». Поразила опера «Пиковая дама». Я всё мечтала оторвать крышку и посмотреть, какие там скрипачи играют, что за оркестр там сидит. Отопление было печное. Топили дровами. У каждого дома был обязательно сарай, где дрова хранили. И у каждой квартиры был свой сарай. Печка в каждой квартире была своя.

С началом войны радиоприёмник забрали. Свет отключили, электричества в доме не было. А у нас уже была снята дача, ещё до войны, мы там часто жили летом. Станция называлась – «Карьер». Это до Плюссы.* Место было очень красивое. Помню немецкие самолёты летали так низко, что можно было рассмотреть лётчиков. Немцы же быстро наступали. А там и мама и бабушки с внуками были. И мама предлагала уехать в Ленинград. Бабушки – ни в какую. И мы с мамой уехали, а они остались там. Доехали как-то до Луги, и там мама смогла как-то втиснуться со мной в санитарный поезд. И поезд этот часто бомбили. Тогда поезд останавливался, и мы в разные стороны все бежали. Раза три так было, но не разу в паровоз и в поезд не попали. Пути только портили. А там ремонтная бригада была, чинили пути.

А на даче, там, закопали много продуктов, потому что думали, сейчас всех быстро разгромят, и мы вернёмся, заберём. Вернулись сюда, в Ленинград. Во втором доме уже никого не было старых жильцов, там была воинская часть. И нас и соседей эвакуировали на Васильевский остров. Но не надолго. Не больше, чем на неделю. Потом вернулись обратно. Родители топили плиту, и уходили на работу. Я сидела на этой плите, играла, читала чего-то, ждала родителей. Соседи у нас одни только поляки жили – Дощинские. Больше никого не было.

Наступила весна 42-го года. Начали копать огороды. Все копали. Была эвакуация заводов, и уезжала папина родная сестра. С ней решили отправить и меня в эвакуацию. Уже всё цвело, было лето. Это была одна из последних эвакуаций завода. По-моему это был завод им. Ворошилова.*

Собрали меня, запаковали большой тюк. Одежду, всё самое нужное. И весь этот тюк потеряли, забыли на пароходе. Ехали мы очень очень долго. Когда мы приехали в Барнаул. Я там пошла в третий класс. Видимо это уже был сентябрь. Тётя Катя не была особо пробивной женщиной. Поселили нас там на Оби в доме совсем новом, даже недостроенном. Дверь не закрывалась. А зима была холодная. Мы натягивали верёвкой дверь. Родители присылали деньги, но жили мы очень плохо. Мне одеть было нечего, носила бабушкину одежду, когда в город надо было ходить.

Тётя Катя с завода приносила деревяшки, чтобы можно было топить. Топили буржуйку. А там люди топили углём и мы с Игорем, с братом, а он маленький совсем был, ходили по дорогам и собирали уголь, который просыпали. У бабушки были откуда-то нитки, много ниток наподобие мулине, и я иногда ходила на рынок, ими торговала. Чего наторгую, картошки куплю, мороженой конечно, или молока, тоже мороженого. Чесотка у меня была, вши.

Я училась хорошо. А к тому ещё аккомпанировала девчонкам старших классов. У меня был великолепный слух, могла подобрать любой мотив. Там на пианино играла. Мы с классом ходили в госпитали. Выступали, чего-то пели, плясали. Я ещё декламировала. Принимали нас очень хорошо. Хлопали, аплодировали.

Весна 1943 года. Прихожу я как-то с рынка, ничего не продала. Думала, ругать будут. А бабушка довольная, на окне какие-то банки стоят. Откуда, думаю, эти помидоры? А тут папа сидит. Я обалдела конечно. Он в военной форме был. Я расплакалась, села к нему. И когда отец стал обратно собираться, я сказала, что поеду с ним. И он взял меня с собой. Но я права-то никакого не имела с ним ехать.

До Новосибирска доехали спокойно. Я не пряталась. А там было много каких-то его друзей. Наверное, кто-то из их завода. Там мы прожили несколько дней. И двинулись дальше. А там уже в поезде ехали одни военные. И папа с ними, и я. И они меня положили на третью полку и загородили чем-то. Спрятали, никто не знал, что я еду. Я у них распоряжалась хлебом. Делила и себе тоже. Даже поправилась по дороге.

Так мы доехали до Ладожского озера. Там такой жёсткий был контроль! И просто повезло, что мужчина из военных, вёз девочку, у неё мать умерла, ему разрешили взять девочку. У неё на голове был белый шарф. Вот отец вытащил, у нас была белая салфетка, хлеб был в ней, надел на меня, и мы пошли через пропускной пункт. Отец специально там ходил, чтобы намозолить им глаза. Его спрашивают, это ваша девочка? Говорит, да. И так мы прошли, он меня пронёс через контрольный пункт.

Там стоял какой-то пароход, ну не пароход, катер, наверное. Дождь был проливной. Я вся мокрая. Стоял какой-то товарищ, дал мне несколько штук конфет. Я так запомнила, не сказала ему спасибо. Военный какой-то. Я пришла на этот пароход и меня посадили на бак, на тёплый бак. И пока плыли, я на нём спала и высохла.

Переехали озеро, там поезд. Сели на поезд. А там через каждые полчаса проверки. И тут меня запихали под лавку. Под ноги. Я как котёнок там свернувшись лежала. И мы не поехали до Ленинграда, мы вышли на какой-то станции, откуда ходят трамваи.* И вот мы вышли, тут уже никто ничего не проверял. Сели в трамвай и я во всё горло запела «Дорогая моя столица, Золотая моя Москва».

Приехали домой. А родители тогда переехали с Ново-Александровской на проспект Обуховской Обороны. Каменный дом, назывался «тульский дом». В этом доме отцу дали квартиру. Это был уже конец апреля. Выходит, семь месяцев я была в эвакуации в Барнауле. Мать конечно сразу пошла в исполком, карточки получили на меня.

Когда мы жили в «тульском доме» не ходили мы во время бомбёжек и обстрелов никуда. Родители сказали, погибнем, так погибнем. Да у нас бомбоубежищ-то и не было. Подвалы были, напротив были «ворошиловские дома»,* там были подвалы. Но убежищ не было. Ворошиловские дома – это те, что строил для своих работников завод им. Ворошилова. Они так и назывались. Дома 49/59.

1943 год самый ужасный. Постоянные обстрелы. Хуже, чем сорок первом. Тогда больше центр обстреливали. Мимо нас пролетало. Но осенью 1943 года я всё же пошла в школу, в четвёртый класс. Вот мы идём в школу, не стреляют. Один урок просидели, начался обстрел, все в подвал. 337 школа, она сейчас называется, она и сейчас работает. Но у нас были школы разделённые, мы к мальчишкам не касались.

Наш «тульский дом» потом стал на территории завода «Большевик». Там военная часть была. Много чего было. Только на одном этаже жили люди. В дом попало несколько снарядов, но они не взорвались. В них не было взрывчатки. В 1944 году была снята блокада и для нас война закончилась. Уже не было обстрелов и бомбёжек.

Папа очень боялся голода. И уже в конце войны у него были мысли, что нужно строить свой дом с участком, чтобы сад был и огород свой. И как война закончилась, он сразу стал хлопотать, чтобы получить место – участок. Ему предлагали в Ольгине, в Лахте. От этого он отказался. Работал-то он на «Большевике». И он нашёл рядом, в Обухове место, где на участке когда-то был чей-то дом, и сохранился хороший подвал. Там рядом было кладбище. Старое, ещё до революции.

А до войны в этой местности жила тётя Сима Зуева. Они построили там два дома. Они не родственники, а просто хорошие знакомые. Бабушка там жила до войны в их доме.

А это же раньше была немецкая колония. Там жили немцы. После войны многих домов не было, было голое место. Не знаю, сгорели или что. Построить чтобы, нужно было разрешение. Нужно было пилить, ехать, лес самим. Это был уже наверное 1946 год. Поехали лес пилить, и я с мужиками тоже. Ездили куда-то в район Любани. Я не пилила, я варила обед. А там рядом был такой чудный лес, кругом грибы, но собирать нельзя, везде мины.

В общем, построил отец там новый дом. В 1947 году мы и переехали. А у нас до того была же отличная двухкомнатная квартира. Это был дом 60 корпус 10. Это на Троицком поле. Он двухэтажный был, потом надстроили третий этаж. Он и сейчас стоит.*

Но мы стали жить в своём доме с садом и огородом. У нас превосходный сад был. Были вишни, и сливы, и груши, и яблони. Антоновка была шестисотграммовка. Потом я вышла замуж, мы сделали себе отдельный вход. В этом доме и дочка родилась и сын потом.

В 1963 или 64 году первый этаж дома мы продали немцам. Здесь же ещё до революции немецкая колония была. Немцев выселили, а уже после войны кто-то из них возвращался. И продали немцу первый этаж. Филипп Филиппович Берг его звали.

Дом у нас был конечно великолепный, но место само мне никогда не нравилось. Тут кладбище рядом – не лучшее соседство. В 1966 году мы оттуда съехали, вступили в кооператив в доме на улице Бабушкина. Жили хорошо, дружно. Много работали. Я и доныне живу в Невском, бывшем Володарском районе. Сейчас у меня трое внуков и четверо правнуков.

Записано автором сайта при участии Людмилы Фоломеевой в октябре 2021 года.