В 1960-е годы мой приятель,
живший на Васильевском острове, получил квартиру в Купчине. Что за Купчино? Где
оно находится? Никто не знал. Товарищ с женой, двумя малолетними дочерьми и
тёщей жили раньше в чудном, истинно петербургском бывшем доходном доме, в
великолепной коммунальной квартире. Всем семейством занимали одну комнату. А тут
отдельное жилье, да со всеми удобствами, да в «точечном» доме. Погрузились мы на грузовик и поехали. Проехали через весь город.
Выехали с Лиговки на Будапештскую, и сердце у нас упало. Кругом простирались
какие-то развороченные поля. Кое-где торчали то ли мастерские, то ли заводишки с
железными трубами на растяжках. Далее шли пятиэтажки, стыдливо именуемые «хрущёвками».
Рядом возвышался дворец – точечный кирпичный дом, девяти этажей. Там мой дружище
и осел. Через десяток лет наступил и мой черёд. Нам с женой и
маленьким сыном дали квартиру на той же Будапештской улице. Мы радостно покинули
коммуналку и переехали... Был жаркий июльский день. Вокруг нашего дома и до горизонта стояла
громадная туча строительной пыли. Повсюду торчали башенные краны, вспыхивала
сварка, забивались в грунт бетонные сваи, клались фундаменты будущих домов. Наш
панельный девятиэтажный стоял «во чистом поле». Тротуаров не было, и после дождя
вокруг дома стояла грязь непролазная. Новоселье состоялась сразу после выгрузки. За домом на пустыре
блестела «стекляшка». Пошел я туда за водкой и закусом. Мимо меня промчался
мужик в строи тельной оранжевой каске и с воплем: «Бананы дают!», скрылся за
углом. Памятуя, что водки всегда не хватает, я взял изрядное количество бутылок.
В рыбном отделе повсюду стояли ящики с исландской сельдью в винном соусе. Такого
количества этого деликатеса я потом не видел до девяностых годов. Он просто
исчез, и получал я его в своей конторе к «праздникам» или моя жена Татьяна
доставала баночку «по блату». Новоселье закончилось поздно ночью. Друзья разъехались по домам. Мы
начали обживаться. С маленьким сыном Андреем я часто бродил по окрестностям,
решая вопрос: так что же такое Купчино?
Недалеко от нашего
дома, причудливо извиваясь, протекала речушка. Её называли Купчинкой. Пошли мы
по её бережку, по тропинке вдоль камышей и тростника. Вдали завиднелась насыпь
Витебской железной дороги. Неподалеку понуро стояли брошенные бревенчатые
домики, окруженные осиротевшими яблонями.
Сынишка то забегал вперёд, то исчезал в попутных кустах… «Папа,
папа, – раздался его голосок, – смотри!». Я подошёл. На берегу Купчинки среди
больших деревьев и кустов стояли могильные памятники и гранитные кресты. Многие
были повалены, и плиты носили следы костров. На одном чёрном гранитном обелиске
я прочёл: «Здесь погребён студент С. Петербургского императорского
университета…». От некоторых памятников остались только основания. Сын стоял
возле большой прямоугольной каменной плиты. Она была вытесана из так называемого
пудожского камня. Где-то я читал, что от непогоды он становится только крепче.
Камень не шлифовался. Его серый цвет отливал чуть заметной золотистой желтизной.
На могильной плите было чётко выбито: «Под сим камнем погребен раб божий
крестьянин деревни Купчиной Сергей Герасимов». Затем неведомый каменотёс высек
квадрат с цветком внутри, что означало рождение и дату – 1735 год. Рядом, в
таком же квадрате – рельеф черепа вполоборота, что означало смерть, и дата –
1839. Эти-то «картинки» и привлекли внимание сынишки.
Сергей Герасимов родился, когда Санкт-Петербургу исполнилось
всего-то 32 года, в правление императрицы Анны Иоанновны. А умер ста четырех лет
отроду, два года спустя после смерти А. С. Пушкина, в правление императора
Николая I.
Потом я вспомнил, что неподалёку от деревни Купчиной, в районе
нынешнего Витебского вокзала, стояли (и сейчас стоят) казармы Семёновского
гвардейского пехотного полка. И в нем начинал воинскую службу сержантом А. В.
Суворов. Окрестные поля, и купчинские тоже, хранят оставленные в ходе воинских
учений незримые следы солдатских сапог.
И я размечтался. Вообразил, что могилу «крестьянина деревни
Купчиной Сергея Герасимова» окружат оградой и почетом как одного из аборигенов:
женщины и дети будут приносить на неё цветы, а мужчины рядом, степенно
покуривая, станут вспоминать исторические даты. Я строил планы переноса плиты к
нашему дому и водружения её на газоне возле подъезда. Потом решил этого не
делать: все же камень над прахом – не будет ли это кощунством?
Через несколько дней мы с сынишкой снова пошли поклониться праху
Сергея Герасимова. Но, увы! Плита пудожского камня с исторической надписью
исчезла. Её попросту украли. Андрей обегал все вокруг. Её не было! Я оглянулся
окрест и вдруг увидел, что и многие другие памятники исчезли, похищенные и,
вероятно, проданные кладбищенскими ворами.
Растворилось в небытии это трогательное деревенское кладбище на
берегу чудной речушки Купчинки. Словно растаяли подобно миражу последние домики
деревни Купчиной. А осиротевшие яблони погибли… Наконец, засыпали и Купчинку.
На её русле теперь уродливый, заросший огромными сорняками пустырь. Кое-где
ровно пробиваются тростник и камыш. Если лечь посреди пустыря на сырую траву и
прижаться всем телом к земле, то можно ощутить вибрацию и тихий гул. Это
неугомонная Купчинка пробивается сквозь давящую её землю к озерцу на другой
стороне Будапештской и к безымянной протоке вдоль Витебской железной дороги.
А эпитафию о жизни и смерти крестьянина деревни Купчиной Сергея
Герасимова я с тех пор храню в своей памяти. |