В 1926 году отец (Николай Васильевич Розов) получил место священника в маленькой деревянной церкви села Купчина. Она находилась там, где нынешняя улица Димитрова упирается в полотно Витебской железной дороги. Поселились мы на первых парах в одном из одиноко стоявших по ту сторону полотна двух домов, принадлежавших лабазнику Крашенинникову. НЭП ещё не кончился, и он владел небольшим магазином бакалейных товаров на тогдашнем Забалканском, ныне Московском проспекте. Он вскоре умер, и я помню, как отец в облачении шёл за катафалком по всему проспекту до Новодевичьего кладбища, отслужив литию – краткую панихиду у его магазина. Из его семьи помню только старшую дочь Веру – красивую девушку, за которой стал ухаживать мой брат, имевший несмотря на невзрачную внешность большой успех у женщин. Я же начал поглядывать на девочку из соседнего дома, но, будучи от природы робким, если не трусом, даже не решился с нею познакомиться.

Вскоре мы переселились в стоящий рядом с церковью дом, где жила вдова предшественника отца, погибшего под колесами поезда, – Анна Яковлевна Романская. Мои родители с ней быстро сошлись, а я подружился с её сыном Митей. Он был немного постарше меня и великим мастером на всякие поделки. Мастерили мы с ним, в частности радиоприёмники, для которых у нас по обеим сторонам дома были натянуты на длинных шестах антенны. Основной деталью этих приёмников был детектор, состоящий из пружины, которой надо было попасть в наилучшую, в смысле слышимости, точку кристалла, впаенного в чашку, сидевшую в другом гнезде штепселя детектора.  Недавно я узнал, что это был принцип полупроводников, широко применяемый в современной электронике.

Ездил я в школу каждый день на поезде. Там, где теперь платформа "Проспект Славы", стоял на обочине старый, давно списанный вагон, а вдоль полотна лежали невысокие деревянные брусья. Останавливалось здесь всего по два поезда обоих направлениях; потом ввели третий, поздно вечером – его прозвали "пьяным", так как на нём возвращались обычно из гостей. После школы, если до поезда оставалось время, я проводил его у Романовых.

Это была интеллигентная семья купеческого происхождения. Иван Александрович был приказчиком, женился на дочери хозяина, получившей воспитание во Франции – Александре Алексеевне, и выучился "на бухгалтера". С ними жила сестра хозяйки – Анна Алексеевна, старая дева. В этой бездетной семье очень любили животных. Были у них две собаки: симпатичнейший доберман Треф (позже я узнал, что это очень несимпатичная, злая порода) и какой-то беспородный Бобик. Кошек было постоянных, кажется, две (одну из них, любимицу хозяйки, звали Кокумин). Кроме них были "приходящие" – бездомные, которых кормили, если надо лечили и при случае устраивали на "постоянное место". Отец познакомился с этой семьёй тогда, когда, будучи безработным, пел в церкви, старостой которой был Иван Александрович. Они его приютили, приглашая ночевать между службами. У них была уютная квартира (Загородный проспект 36, кв. 8), довольно хорошая библиотека, из которой мне давали книги.

Дома я сначала, после обеда, готовил уроки, гулял (зимой катался на лыжах), играл на нашей фисгармонии или Митиной балалайке, мастерил что-нибудь с ним, а вечером садился к радиоприёмнику, одевал наушники и начинал, как говорили тогда, "путешествие по эфиру". Мой самодельный приёмник хорошо принимал Ленинград, хуже Москву, иногда, при благоприятных атмосферных условиях, удавалось "поймать" финскую станцию Лахты, изредка даже Харьков, который был тогда столицей Украины. Радиоприёмник надо было регистрировать (у меня до сих пор хранится удостоверение радиолюбителя, на радужном бланке, но с совершенно выцветшим текстом), велась борьба с "радио-зайцами". <…>

С возрастом меня стали приглашать на "балы" к купчинским "барышням", и я лихо отплясывал под гармонь "падекатр", "падепатинер", польку, венгерку и прочие бытовавшие тогда в пригородной крестьянской среде танцы, но никак не мог освоить вальс, хотя меня этому усердно обучали в доме Романовых. Вальс же тогда считался обязательным – им начинались и заканчивались танцевальные вечера <…>

По-прежнему в моём эстетическом воспитании большую роль играла церковная служба. Я прислуживал отцу в алтаре, пел (сначала тенором, а потом басом) и читал на клиросе. В последнем мне охотно уступал свою роль молодой монах по имени Самсон, числившийся в должности церковного сторожа и псаломщика – личность колоритная. Он был ленив и любил поесть, хотя посты соблюдал неукоснительно. <…>

По воскресеньям (этот день не был тогда общим выходным, так как была введена пресловутая "непрерывка" и "пятидневка") и по церковным праздникам я, как правило, не ходил в школу . Ребята в классе говорили: "Раз в большой колокол звонят – Розова на уроках не будет". <…>

Немного о нашем купчинском быте. Корову мы не заводили, но завели козу, которую мать почему-то боялась. Ухаживал за ней и доил отец. У Романских был кот Кузя и собака Валет. Первый скоро погиб под колесами поезда, а второй уцелел, несмотря на то, что облаивал каждый проходящий поезд. Делал он это так: бросался на колёса поезда паровоза, потом мчался в хвост, прыгал, оборачиваясь в воздухе, на последний вагон и мчался с лаем вслед за ним, пока хватало сил. Как он не попадал под поезд, особенно в тех случаях, когда их шло два – встречных, неизвестно; у него был только выбит один глаз.

Запомнилась такая картина. Зимой отец идёт за водой в протекавшую напротив нашего дома речку Волковку, за ним следует коза, Валет и кот. Пока отец спускался под откос, вся эта компания усаживалась на берегу, а потом в таком же порядке следовала назад, домой.

В купчинскую пору, в 15 – 16 лет я впервые влюбился. В Академии мой отец сблизился со священником – героем русско-японской войны о. Стефаном Щербаковским. У него были две дочери, сверстница моего брата и моя сверстница, и наши отцы решили обязательно породниться. После революции о. Стефан с семьёй уехал к себе на родину, на Украину, и вскоре там умер, кажется, от сыпного тифа. Его вдова – Ольга Матвеевна с дочерьми вернулась в Ленинград, и нигде не могла устроиться на службу и работала книгоношей. Совершенно случайно её встретил на улице мой отец и пригласил приехать к нам в Купчино.

И я сразу же влюбился в младшую из сестёр – Марусю, типичную украинку, со жгучими  глазами и тугой косой вьющихся волос. Конечно, я не дерзнул и тогда, и позже сказать ей о своих чувствах; она имела и пользовалась большим успехом у мужчин, рано вышла замуж, и я был крестным её дочери. <…>

В ту же пору начался и мой роман с Л.К. – девушкой постарше меня из обеспеченной семьи. Её отец, в прошлом рабочий или мастер, посланный хозяином завода за границу, изобрёл какой-то свой способ сварки металла и завёл свою мастерскую, которой владел до конца 1920-х годов. Верстах в трёх от Купчина, в Московской слободке (там сейчас депо метро и ещё какое-то предприятие) была небольшая усадьба – со вкусом обставленный двухэтажный дом в небольшом парке. С Л. мы познакомились в церкви и стали вместе ездить на поездах: я в школу, а она на курсы английского языка, которому стала обучать меня. Возвращались мы обычно из города вместе, в условленном вагоне, и я ехал с ней до станции Средняя (ныне – Шушары), провожал  её и возвращался домой в Купчино.

Я уже закончил школу и начал работать, а семья Клёковых, после смерти отца, ликвидировала свое "поместье" и переехала в город.

<…> Как-то вечером, сидя за радиостанцией у окошка, я заметил на полотне железной дороги две шатающиеся фигуры, которые положили шпалу на рельсы. Мы с Митей побежали, сняли эту шпалу и заявили о происшедшем на ближайший блокпост (тогда движение на железной дороге регулировалось вручную с помощью семафоров с таких постов). Наутро прибыли представители тогдашнего ГПУ, допросили нас с Митей и арестовали двух купчинских парней. Потом их судили, а мы выступали свидетелями обвинения. Появилась даже заметка в газете, как "кулак Уткин" пытался организовать крушение поезда, а "граждане Розов и Раконский" (так была изувечена фамилия Мити – Романский) это крушение предотвратили.

Коллективизация тогда ещё только начиналась и именно купчинцы, люди сплошь зажиточные, организовали один из первых в районе колхозов. Впрочем, всех затмили жители Вырицы, которые пожелали создать не колхоз, а коммуну "БИЧ". Об этом "раструбили" газеты, но позже выяснилось, что под этим названием скрывается сектантская организация "Братство Ивана Чурикова". "Коммуну" ликвидировали, а её лидеров сослали. Что касается Купчина, то когда дело дошло до "ликвидации кулачества как класса", таковым оказался единственный житель данной местности – Н. Н. Уткин, церковный староста, однофамилец братьев – "героев" железнодорожного происшествия. <…>

***

В начале 1930-х отец Николая Николаевича Розова – Николай Васильевич получил место настоятеля греческой церкви в Ленинграде (сейчас на её месте построен концертный зал "Октябрьский"). Очевидно, Розовы уезжают из Купчина. Больше ничего о Купчине в воспоминаниях Н. Н. Розова нет.

***

Фрагменты книги: "Николай Николаевич Розов. Человек. Наставник. Ученый" – СПб., Нестор-История, 2012 предоставлены для публикации на сайте автором – Александром Николаевичем Розовым.

***